— Делать-то вы что-нибудь умеете?

— Конечно, нет.

— H-да… — И он деловито свел бpови. — В таком случае вас пpидется устpоить на ответственную должность.

И устраивает, на ответственную, агитационные поезда формировать.

Будь роман только сатирическим, это бы еще ничего, сатира в разумных пределах в СССР допускалась, но крупными мазками воссозданный исторический фон придает действиям Сергея зловещий смысл. Звучное заглавие романа соотносится именно с подобными эпизодами, в которых виден сознательный цинизм представителя новой власти, пусть не из крупных, но всё-таки способного снять телефонную трубку и позвонить в Кремль, народному комиссару по просвещению.

Вполне возможно, что сам Мариенгоф имел в виду несколько иной цинизм — цинизм Владимира, живущего за счет любовников жены, или цинизм самой Ольги, состоящей в связи с человеком, расстрелявшим ее брата, не считающей нужным скрывать свои измены, открыто продающей себя, или цинизм злорадного наблюдателя, в роли которого оказалась русская интеллигенция. Но получилось гораздо жёстче и "политичнее".

По большому счету ни Владимир, ни Ольга на циников не тянут. Владимир плывет по течению. Он конформист, приспособленец. Ольга ближе к цинизму, в ней есть пренебрежение к общественной морали. Но проистекает оно не столько из отношения к морально-этическим ценностям, как таковым, сколько из отношения к мужчинам, ее окружающим. Она протестует не против морали, а против отсутствия у них чувства собственного достоинства. А потом не может с этим жить. Потому что тошно и вся тоска ей одной. Тут получается вынужденный цинизм — цинизм действия, не принимаемый душой.

А вот история любви рассказана замечательная — грустная, противненькая, с грязнотцой история слабого, потерявшегося человека, но, безусловно, она о Любви. О любви, не требующей идеализации предмета, способной принимать и прощать ошибки и оскорбления, бесконечно терпеливой, и, как мне показалось, не замеченной той, к которой была обращена. Владимир же бросил на алтарь этой любви всё, что имел, он жил ею одной, больше жить было нечем. Всё, чему была посвящена прежняя жизнь, оказалось ненужным, осмеянным.

На фоне этой ненужности у героя развивается уклон в пошлость. В книгах и в жизни он выискивает подробности неопрятно-физиологические, как бы принижающие человека, вызывающие отвращение при взгляде со стороны. Поначалу это заставляет брезгливо морщиться, потом понимаешь — самозащита. Владимир оказался в столь унизительных условиях, причем сам позволил себя в эти условия поставить, что физически грязные детали жизни как-то облегчали ему ношу моральной нечистоплотности, вот он их и выискивал везде, где мог.

Русская интеллигенция оказалась беспомощной перед житейскими проблемами эпохи перемен, ее снесло на обочину, и выживали люди, прислоняясь, куда могли — к большевику Сергею к нэпману Докучаеву, кто рядом был, за того и хватались. Получается, что собственного стержня-то и не было. Образование было — куча знаний, почерпнутых из пыльных библиотек, — а собственных принципов не было, таких, чтоб держаться за них до конца, как солдат за устав держится или сподвижник за идею свою. Мотались, как щепки на ветру.

И сами ведь понимали это, что и раздавливало человека окончательно. Владимир так говорит о своей жизни: "Сейчас я думаю о том, что моя жизнь, и отчасти жизнь Ольги, чем-то напоминает отpаженное существование пожилой женщины в кpуглых очках и ее дочек.Мы тоже поселились по соседству. Мы смотpим в щелочку чужого забоpа. Подслушиваем одним ухом. Hо мы несpавненно хуже их. Когда соседи делали глупости — мы потиpали pуки; когда у них назpевала тpагедия — мы хихикали; когда они пpинялись за дело — нам стало скучно".

Вся жизнь оказалась вдруг за чужим забором, своей не получилось. Здесь проявляется не цинизм, а что-то совсем другое, с многими приставками «бес-».

Стилистически же роман необыкновенно хорош — теперь так уже не пишут, да и в те времена писали немногие. Красивый язык, оригинальные метафоры, короткие точные фразы. Весь роман можно растащить на цитаты — злые, едкие, запоминающиеся. Абсурдность коммунального быта также прописаны очень хорошо, чего стоит одно переселение Владимира к Ольге, при котором домовый комитет запретил ему забрать с собой письменный стол и кровать. Это еще одна примета времени, на которую мы смотрим издалека.

А вот любовь всепрощающая и потеря человеком себя не связаны с конкретным временем. Трагедия Владимира и Ольги и сегодня тревожит сердце. Они могли бы быть счастливыми, но не сумели противостоять той мути, которая взметнулась вверх на волне разрушения привычного мира. Этой паре никто не постелил полей, у них не получилось жить и дышать...